«ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА НЕИЗМЕННА»

Интервью с Анной Бычковой С петербургским театральным режиссером Анной Бычковой я встретилась не случайно, а чтобы поговорить о территориях и границах современного театрального искусства. Она кемеровчанка, выпускница КемГИК. В Кемеровском театре драмы с успехом идут два её спектакля — «Ночь Гельвера» и «Ганди молчал по субботам». — Мне кажется, кемеровская театральная публика очень тепло к тебе относится. На сцене Кемеровского драматического театра две твои режиссерские работы: «Ночь Гельвера» и «Ганди молчал по субботам» стали любимыми. Каково это вернуться домой в новом статусе? С «Гельвером» было по-своему легче. Всего три артиста: Иван Крылов, Наталья Амзинская и Роман Орлов. Работа вышла из лаборатории, которую театр делал летом 2016 г. Репетировали около недели. Случился очень хороший контакт. Работали даже по ночам. В прошлом мы с Иваном и Натальей были коллеги, а с Ваней еще и одногруппники. Это всё влияло положительно. Хотя... Начинать было сложно. Перешагнуть прошлое. Что вот теперь, ребята, мы с вами не партнеры по сцене, друзья… а теперь я - режиссер. Помню, что в самые первые дни репетиций меня настолько зажало, что я сказала Наташе: “Наташа. Я тебя боюсь”. Со стороны, наверное, это было смешно. И понятно, что дело было не в ней. Она была мега доброжелательна и отработала с утра до ночи все, что я просила. Это был такой страх взять право на слово. В общем, не помню, как Наташа отреагировала. Но в результате, как мне кажется, в работе возникло доверие. Я перестала зажиматься. С «Ганди» была другая сложность. Актерский состав больше (всех сейчас не перечислить, там 8 человек). И - Лидия Цуканова и Евгений Шокин. Они для меня - артисты из детства; корифеи театра. Идешь на репетицию к Цукановой и Шокину… И как им что-то говорить вообще? Сначала был такой настрой. Но Лидия Николаевна и Евгений Сергеевич - профессионалы. И когда всё по делу, страх уходит. Когда мы репетировали некоторые их сцены, особенно монологи - мне вообще казалось, что я уже не нужна. Они работали над ролью и разбором глубже, чем я могла предложить на тот момент. “Ганди” делался достаточно быстро, так как история была грантовая. Были свои сложности, но это нормальный рабочий процесс. Спектакль идет, и, как мне говорили, довольно регулярно. Да и “Гельвер” тоже. И это в определенной степени заслуга актеров. Это ведь такая история. Сделали вместе. Режиссер уехал. А актеры остались наедине со спектаклем, реальным зрителем. Говорят так: “актеры спектакль либо держат, либо нет”. Это не снимает ответственности режиссера за качество работы. Не отменяет важности работы театра - продавать, обеспечивать и многое другое. Но после премьеры, когда режиссера нет, дыхание спектакля - это актер. — Каково это было два раза погружаться в профессиональный мир режиссуры? Ты ведь поступила в РГИСИ после окончания Кемеровского института культуры и у тебя уже был актерский опыт. Не могу сказать, что я 2 раза погружалась в профессиональный мир режиссуры. В Кемерово я закончила КемГИК, курс Сергея Николаевича Басалаева по специальности “режиссер любительского театра” Это учеба и мастер мне много дали и много значат. Но по факту после выпуска из КемГИК я не занималась театром, как режиссер. Работала актрисой: около двух сезонов в Кемеровской драме, до нее - небольшой период в театре для детей и молодёжи и литературном театре “Слово” при филармонии. Причастность к делу не от диплома зависит. Имею ввиду город, ВУЗ и т.д. Я в деле, если я его делаю и отвечаю за это. Поэтому училась я дважды, да. Но “погружение в мир режиссуры” - для меня произошло только сейчас, после Питера. Сейчас - это работа, а не теория и студенческая практика. А сравнить именно практический опыт - каково из актрисы в режиссёра? Для меня - это разные профессии. И актёрский опыт не всегда помогает, бывает и мешает. Режиссура - это нахождение по другую границу. Абсолютно. Другая природа, мозги, обязанности. Это другое видение. — В Питере другая театральная среда? Да. Так же как и это абсолютно разные города. Это - естественно. Можно сказать, что театр везде театр, но нет. Я не хочу сравнивать в категориях “хуже”, “лучше”. Хороший театр не от места и города зависит. Для меня питерская среда другая в первую очередь по диапазону театра, который можно увидеть. Там больше театров: и репертуарных, и частных; больше течений: классика, эксперимент. И второе - это, конечно, большая, чем в Кемерово, конкуренция. Большой город. С одной стороны - это жестко, но с другой - повод к развитию. В РГИСИ я училась в мастерской Юрия Михайловича Красовского. Одним из педагогов был Анджей Бубень. Анджей - действующий режиссёр, практик. Как-то он сказал нам: “Вы имеете право на ошибку. Но только один раз” Имелось ввиду, что делать одну и ту же ошибку дважды - это не профессионально. В общем, такой у меня ответ про театральную среду Питера. Без вторых ошибок. — А те, кто учился с тобой в РГИСИ, у них был такой же как у тебя актерско-режиссерский бэкграунд? Нет, все разные. Многие, конечно, с театральным бэкграундом, но были и вообще из других областей. Например, одна моя одногруппница закончила что-то биологическое, или медицинское. Одного парня взяли сразу после школы. Это большая редкость, но именно его взяли. На других курсах были бывшие филологи, философы, театроведы. По-разному. — Мешал ли тебе в учёбе личный провинциализм в Петербурге? И сейчас мешает. Мне многого не хватало в плане начитанности, насмотренности. В сравнении с питерскими коренными ребятами, например, я видела колоссальную разницу между нами даже на уровне школьного образования. При этом училась я хорошо и как бы… вуз уже окончила один. Питерские посещают музеи, знают имена, они живут в этой среде. — Как ты борешься с этим провинциалом внутри себя? Читаю, хожу в музеи. В общем, беру то, чего не хватает. — А взгляды на театральное искусство изменились? Есть мейнстрим, который интересен тебе, то, чего нет в провинции? Скорее стал формироваться взгляд. Сейчас мне интересны сайт-специфик и сфера инклюзии. Сайт-специфик театр - это работа с реальным жизненным пространством. Театр где угодно, кроме классической театральной коробки. Сфера инклюзии связана с людьми с особенностью. Это разные направления, но для меня они похожи по запросу на “новую искренность”. Это не моя формулировка. На одном семинаре об инклюзивном театре прозвучало, что, возможно, обращение к человеку с особенностью - это поиск новой искренности, которую театр уже не может дать. Искренность, которую даёт сайт-специфик, - это прикосновение и сотрудничество с пространством реального. Обращение к дому, который мы все создаем. Улицы, жилища, вокзалы… Искренность инклюзии - в высветлении людей, которые по физическому или ментальному статусу находятся в “тени” общества. Этим летом я попыталась соединить два этих направления. На лаборатории фестиваля “Точка доступа” мы с командой сделали эскиз “Меня здесь нет”. Работали на территории двора у перестроенной церкви по произведению “Монах и мальчик”. Автор этого текста - Роман Савин, он проживает в психоневрологическом интернате (ПНИ). Получился сайт-специфик, но уже не совсем инклюзия. Это была работа с ар-брют, или как еще называют “наивное искусство” (искусство аутсайдеров). Сейчас есть идея продолжить проект. — В интервью перед премьерой спектакля «Ночь Гельвера» ты обозначила свое право на отказ от социальности персонажа. А что пришло на место социальности? За социальностью обнажается человеческая природа. В «Гельвере» центральная сюжетная ситуация – влияние идеи фашизма на чистое сознание. Говоря «социальное», я имела ввиду, что механизмы манипуляции единичным сознанием и толпой, они всегда существовали и они очень похожи в разные времена. Потому что природа человеческая не меняется. Это программы, которые сидят в нас и переходят из поколения в поколение. Вот и эпохи и политические режимы меняются, а механизмы воздействия и манипуляции остаются одинаковыми. И в этом контексте для меня “Гельвер” - это размышление о природе войны, не как о чем-то внешнем, а как о позиции внутри нас. — А участие в театральных проектах, разрабатывающих тему карательной психиатрии – это тоже в рамках преодоления социализации? Это другое. И это не совсем участие. Мы придумали проект вместе с драматургом Элиной Петровой, как авторы. Изначально, это была заявка для спектакля на одну из лабораторий. Но тогда материал по формату не очень подошел. Первоисточником к идее стало произведение Владимира Буковского «И возвращается ветер». Это автобиографическая проза. Где-то в 70-х годах его деятельность была признана диссидентской. Он привлекался, получал сроки в тюрьмах и психиатрических больницах. Он - одна из жертв карательной психиатрии в СССР. Карательная психиатрия – это репрессивный механизм на территории лишения человека дееспособности. Проще говоря - неудобных людей признавали невменяемыми и принудительно лечили. Именно благодаря Буковскому в 1970-е годы на Западе распространилась информация о психиатрии в СССР как репрессивной системе. Но то, что мы придумали в итоге, это больше, чем история Буковского. Это проект по материалам дел жертв карательной психиатрии. — То есть проект по материалам жертв карательной психиатрии не реализован? Мы сделали пилотную версию. На тот момент добавился еще один соавтор – питерская актриса Юлия Захаркина. Она предложила совместить нашу историю с историей юродства в России. Мы подали заявку на театральную лабораторию Сони Дымшиц «О судах и судьях» (Соня Дымшиц - режиссер, театровед, драматург из Санкт-Петербурга – прим.ред.). Сделали прогон с самой Соней. По задумке это был такой променад для одного зрителя. Прогон показал, в чем мы пока не готовы, да и в Питере начались холода, не самая лучшая погода для променада. Решили вернуться к этому весной и летом. — Как ты относишься к жестоким сценам с насилием в новой драме? Ты считаешь, что это оправдано? Это важно показывать зрителям? Трогает ли это тебя лично? Почему нет? Если в этом есть художественная ценность, если возникает третье пространство. Например, «Груз 200» Балабанова. Считаю, что это большое кино. Он запредельно жесткий, но для меня, там все оправдано. А если про театр - первое, что приходит на ум, - “Пластилин” Сигарева. Я очень люблю его. То, что в каких-то текстах идет подробное описание насилия... Театр не обязан быть прекрасным и радующим. Я боюсь верить в хэппи энды. За дверью каждого дома начинается реальность. И ее не отменить, игнорируя. Насилие в тексте - это работа с насилием в реальности. — А вообще зрителю интересны спектакли о насилии и карательных мерах, обо всем, что дестабилизирует прекраснодушное отношение к жизни? Насколько эти темы привлекательны для зрителя? Это зависит вообще от миллиона причин. От найденной формы, от готовности зрителя, от театральной традиции в городе... У любого материала есть свой зритель. Надо понимать, в какую аудиторию ты кидаешь запрос и надо четко работать с этой аудиторией. Театр так или иначе делает продукт. Продукт требует продвижения. Это не просто продажа. Нужен контекст вокруг события: обсуждения, встреча с автором, лекции... Само по себе не сработает. Сложный, непривычный продукт труднее двигать. — По твоему опыту, у зрителей какого возраста эти темы находят наибольший отклик? Мне кажется, это вопрос внутренней открытости человека. У молодого зрителя, конечно, есть интуитивное желание нового. А с новым текстом приходит, так или иначе, новая форма, язык. В этом плане, можно сказать, что молодежь больше расположена к открытости. Но не всегда. Быть открытым - это не про возраст. Это вопрос мышления, какой-то работы с самим собой. — Что для тебя важнее: реакция обычных зрителей или мнение критиков? Недавно услышала мнение одного директора театра о спектакле, на который дали неоднозначную критику. Человек сказал: «А мне всё-равно. Я делаю зал. Зритель ходит на этот спектакль». Я не знаю, конечно, всего контекста и сам спектакль не видела. Но у меня эта позиция вызвала уважение. В том плане, что человек ответственно понимает что и зачем он делает. Ведь не всегда критики и между собой могут быть солидарны. Одному - хорошо, другому - плохо. Если я сотрудничаю с театром то - это диалог. Важно понимать ту театральную ситуацию, которая сложилась в городе, интересы всех стороны. И найти решение без конфликта с совестью. Позиция “я вообще-то не хотела это делать, но театр хотел это” - скользкая дорожка. Если на афише моё имя - это всегда моя зона ответственности. С реакцией критики и зрителей такая же история. Опасно бегать между ними. Важно слышать, быть в адеквате, анализировать. Но сохранять себя, своего внутреннего критика. — Ты веришь, что зрительскую аудиторию можно воспитать? Конечно. Мне кажется в Кемерово это как раз и происходит с Малой сценой в драмтеатре. Это ведь пространство новых текстов. Там делают много читок и эскизов, насколько я знаю. Очень разного направления и содержания. Это важно.